Илья Варшавский - Сборник [СИ]
— Сначала умылся.
— Не сняв пальто?
— Нет, пальто я снял.
— А затем?
— Выпил водки.
— Сколько?
Линьков пожал плечами.
— Какое это имеет значение?
— Отвечайте на вопрос!
— Стакан.
— Значит, граммов двести?
— Да.
— Почему так много?
— Очень болела голова.
— А может, просто было стыдно?
— Нет, — задумчиво оказал Линьков, — тогда еще не было стыдно.
— А когда выпили, стало стыдно?
— Не знаю, нет, вероятно, это произошло потом.
— Когда?
— Не помню.
Следователь записал ответы и, закрыв глаза, откинулся на спинку стула. Было такое впечатление, что он думает о чем-то другом, не связанном с показаниями Линькова. Затем он потер виски и снова приступил к допросу:
— Скажите, Линьков, у вас дома есть телефон?
— Есть.
— А у Папавы?
— Не знаю, я же сказал, что видел его всего один раз.
— Но у вас есть общие знакомые, у которых вы могли это узнать?
— Да.
— Почему же вы этого не сделали? Могли бы позвонить и узнать что с ним.
— Не мог я этого сделать.
— Почему?
— Ну, не мог! — вскипел Линьков. — Вы мне и так уже всю душу разворотили! Когда вы меня перестанете мучить?!
— Вы на допросе! — прикрикнул следователь. — Потрудитесь взять себя в руки. Здесь никакие истерики вам не помогут.
Он вытащил из пачки сигарету и, зажав в правой руке коробок, этой же рукой зажег спичку.
Некоторое время оба они молчали.
— Так… — Следователь потушил сигарету и поднял глаза на Линькова. — Вы боксом когда-нибудь занимались?
— Занимался, еще в школе.
— Сколько времени?
— Год.
— Почему бросили?
— Не нравилось.
— Но все же умеете и ударить, и укрыться от удара?
— Умею.
— Почему же вы этим не воспользовались?
— Очевидно, я не боец, — вздохнул Линьков.
— А Папава боец?
— Выходит так.
— Он вам говорил, что у него есть нож?
— Нет, да и не может этого быть.
— Почему же? У грузин с детства любовь к холодному оружию. Национальная традиция.
— Нет, Папава не такой. Это музыкант, мечтатель.
— Одно другому не мешает. Кстати, второй хулиган задержан. Он упорно отрицает, что нож принадлежал ему.
Свидетель открыл ящик И выложил на стол самодельный нож с аляповатой рукояткой из плексигласа.
— Так в чьей, руке был этот нож?
От этого, поставленного в упор вопроса Линькова передернуло.
— Во всяком случае, не у Папавы. В конце концов, есть же, наверное, отпечатки пальцев.
— Отпечатки! — усмехнулся следователь. — Разве вы не знаете, что Папава вытащил нож из раны, разорвал на себе рубашку, сделал перевязку и только потом явился в милицию. Какие уж тут отпечатки! Хотя, знать об этом вы не можете, потому что в это время уже дома пили водку.
Линьков обхватил голову руками и застонал, как от нестерпимого приступа боли.
— Ладно! — сказал следователь. — Следствие, в общем, закончено. Теперь уже будете давать показания в суде. Вот, прочтите и распишитесь. Если хотите что-нибудь добавить, можете это сделать.
Линьков машинально взял протянутый лист. На мгновенье он представил себе свою роль в суде, презрительное внимание судей к его показаниям, холодную отчужденность публики, Олины глаза, и понял, что этой пытки ему не перенести.
— Я давал неверные показания, — сказал он хриплым голосом. — Все было не так. Я не прятался в кустах. Когда тот, второй замахнулся на Папаву ножом, я вырвал нож и ударил его, ну а потом…
Он сам содрогнулся от нелепости этого самооговора и связанных с ним чудовищных последствий, но страх как-то внезапно прошел под неожиданно потеплевшим взглядом следователя.
Первый раз за все время тот протянул Линькову сигареты. Затем подался вперед, положил беспалую ладонь на его руку и, улыбнувшись, сказал:
— Не врите, Линьков, я знаю, вы не такой человек, чтобы это сделать.
Поединок
В конце последнего марша лестницы он перепрыгнул через перила и, дожевывая на ходу пирожок, помчался по вестибюлю.
Времени оставалось совсем немного, ровно столько, чтобы занять исходную позицию в начале аллеи, небрежно развалиться на скамейке и, дождавшись выхода второго курса, пригласить ее на футбол. Затем они поужинают в студенческом кафе, после чего… Впрочем, что будет потом, он еще не знал. В таких делах он всегда полагался на интуицию.
Он был уже всеми помыслами в парке, когда из репродуктора раздался голос.
— Студента первого курса Мухаринского, индекс фенотипа тысяча триста восемьдесят шесть дробь шестнадцать эм бе, срочно вызывает декан радиотехнического факультета.
Решение нужно было принимать немедленно. До спасительной двери оставалось всего несколько шагов. Вытянув губы в трубку, оттопырив руками уши, прищурив левый глаз и припадая на правую ногу, он попытался прошмыгнуть мимо анализатора фенотипа.
— Перестаньте паясничать, Мухаринский!
Это был уже голос самого декана.
«Опоздал!»
В течение ничтожных долей секунды аналитическое устройство по заданному индексу отобрало его из десяти тысяч студентов, и сейчас изображение кривляющейся рожи красовалось на телеэкране в кабинете декана.
Мухаринский придал губам нормальное положение, отпустил уши и со все еще прищуренным глазом стал растирать колено правой ноги. Эта манипуляция, по его замыслу, должна была создать у декана впечатление внезапно начавшегося приступа ревматизма.
Глубоко вздохнув и все еще прихрамывая, он направился на второй этаж…
Несколько минут декан с интересом разглядывал его физиономию. Мухаринский придал своему лицу приличествующее случаю выражение грустной сосредоточенности. Он прикидывал в уме, сколько времени ему понадобится, чтобы догнать эту второкурсницу, если декан…
— Скажите, Мухаринский, вас в жизни вообще что-нибудь интересует?
По мнению Мухаринского, это был праздный вопрос. Его интересовало многое. Во-первых, кого он больше любит: Наташу или Мусю; во-вторых, возможное положение «Спартака» в турнирной таблице после розыгрыша полуфинала; в-третьих, эта второкурсница; в-четвертых… Словом, круг его интересов был достаточно обширен, но вряд ли стоило во все это посвящать декана.
— Меня интересует профессия инженера-радиотехника, — скромно ответил он.
Это было почти правдой. Все его жизненные устремления так или иначе тесно связаны с пребыванием в Городе Студентов, куда, как известно, приезжают, чтобы… и так далее.
